Сибирский кавалер [сборник] - Борис Климычев

— Когда нет комаров, то и в Сибири можно жить не хуже, чем во Франции! — воскликнул почтмейстер, осушая свой бокал.

— Увы, мой друг, комары, мухи, пауты и прочая сволочь есть везде, в том числе и в прекрасной Франции! И там сейчас, как мне стало известно, очень и очень неспокойно. Нынешний 1788 год начался с голодных бунтов. Повсюду ходят агитаторы-революционеры и выступают против самодержавной власти. Мой университетский товарищ князь Пьер Жевахов зачем-то из Петербурга переселился во Францию. Он теперь пишет мне из Парижа, что участвует в одном из крупнейших революционных кружков. Он даже меня приглашает приехать и заняться, как он пишет, делом революции! Зачем это нужно князю? Скорее всего, хочется заполнить пустоту души. Но разве надо для этого русскому аристократу лезть к черту на рога?

Почтмейстер стал прощаться. У него были еще дела.

— До вечера, до встречи в театре! — кивнул ему Девильнев.

И вот — теплая густая ночь обняла город. Театр быстро наполнялся публикой. Неподалеку от здания театра на берегу Томи из кустов в небеса взмыл луст-кугель[29], со страшным треском разорвался в высоте, на миг осветив прибрежные здания. И опять все стало темно.

И тотчас в театре грянул оркестр. Музыка была грозная и торжественная, она вызывала тревожное настроение. Но вот трубы смолкли, мелодию вела только флейта, в этот момент на сцене появился человек в костюме лесного разбойника. Из-под конической шапочки с пером выбивались длинные всклокоченные волосы. В льняные пряди густо вплелась седина. Сквозь прорези черной маски сияли синие глаза. В руке он держал огромный старинный лук, за спиной его висел колчан, полный стрел. Косматый лесной воин начал чистым звонким голосом читать:

О смелом парне будет речь,Он звался Робин Гуд,Недаром память смельчакаВ народе берегут.Но дом его сожгли врагиИ Робин Гуд исчез,С ватагой доблестных стрелковУшел в Шервудский лес.Бродили вольные стрелкиУ всех лесных дорог,Проедет по лесу богач,Отнимут кошелек.Голодным Робин помогалВ неурожайный год,Он заступался за вдовуИ защищал сирот,А тех, кто сеял и пахал,Не трогал Робин Гуд,Кто знает долю бедняка,Не грабит бедный люд.

Дамы в первых рядах утирали слезы кружевными платочками. Мужчины пригорюнились. В этот момент протрубила труба, и на сцене и возле театральных дверей появились люди в масках с туго натянутыми луками. Звонкоголосый актер на сцене тоже положил стрелу на тетиву и сказал:

— Теперь сидите все смирно! Сейчас наши люди пойдут по рядам и будут собирать у вас подаяние для томских бедняков. И знайте, что мы стреляем из своих луков не хуже славного Робин Гуда. Если кто-нибудь вздумает сопротивляться, тотчас же будет убит. Такая вот опера, господа хорошие!

Двое в масках пошли по рядам. Купец Пырсиков выхватил из кармана пистоль, но тотчас же стрела пронзила его руку, пистоль брякнулся на пол. Кудрявый на сцене сказал:

— Предупреждаю! Я могу сбить яблоко с головы любого из вас с расстояния в полверсты. Так что, не рискуйте. Вместо яблока я могу выбить глаз, хоть левый, хоть правый, по вашему желанию. Лучше не двигайтесь, целее будете.

А два здоровяка обыскивали всех подряд. С дам сдирали кольца и сережки, у мужчин отбирали кошельки, перстни, цепи. Дошли до почтмейстера, и один из собирателей милостыни сказал:

— Ты что же это? Прошло столько времени, а ты новую золотую цепь еще не купил, да и часы купил какие-то дешевые, да и денег у тебя в кошельке негусто. Ну какой же ты почтмейстер? Смех один…

Стоявший на сцене витязь заметил, что Девильнев пылает негодованием и сжимает эфес шпаги. Витязь тихо сказал:

— Господин комендант! Поберегите свою жизнь! Вас обыскивать не станут, мы исчезаем! Финита ля комедиа!

И тотчас все лучники выпустили по стреле во все плошки и подсвечники. В полной темноте они вскочили на сцену и исчезли за занавесом вместе со своим предводителем. Девильнев воскликнул:

— Господа, все, кто имеет оружие, ко мне! На выход!

Выбежали во двор, зажгли факелы. Нигде, никого. Один пьяница, валявшийся не берегу, сказал:

— Вроде бы черные тройки куда-то помчались.

— Опять — черные тройки! — возмутился Девильнев. — Вот так опера! А где же Гамбуции?

Прошли за кулисы театра, там, среди картонных сундуков, декораций и веревок лежали прочно связанные Карло Гамбуцци, его жена Паулина, несколько загримированных актеров.

В оркестровой яме сидели перепуганные оркестранты. Девильнев ухватил за ворот дирижера:

— Ты кому аккомпанировал, скотина? Или ты в сговоре?

— Ваше… господин комендант! Я думал — так надо. Они же в гриме, в масках. Опера так и должна была начаться, монологом Робин Гуда. Вот у меня партитура, я играл то, что мне было велено господином режиссером…

— Пшел вон, дурак! — с досадой сказал комендант Девильнев.

26. ПОЛЕТИМ ВЫСОКО, ВЫСОКО!

После случая в театре, по приказу Девильнева, солдаты, казаки и тайные агенты прочесывали все подозрительные кварталы. Заглядывали в сараи и погреба. Искали в поле и в лесу. Прокалывали штыками и пиками стога сена. Но никаких следов наглых разбойников нигде не нашли. Были устроены назирки[30] на базарах, в кабаках и общественных банях. И все это пока что не давало эффекта.

Между тем на Томи прошел лед, Горемир и Еремей отправились в поход к Синему утесу. Они плыли против течения в долбленой лодке. На корме с веслом сидел Горемир, причем не столько греб, столько направлял лодку вверх по реке силой своего взгляда.

— Как ты это делаешь? — спрашивал Еремей. — И долго ли этому надобно учиться?

— Я с этим родился! Меня родной папенька боялся! — отвечал Горемир. — Силе взгляда не учатся, она дается от природы.

— От черта? — спросил Еремей.

— Сам ты черт! Садись тогда в корму и греби!

— Да пошутил я! — сказал Еремей. — Не обижайся. Раз у тебя взглядом получается, так ты сиди на корме. А я тебе песню спою:

— Разом-двазом, трикуазом,Шиндер-клиндер, транбабай!Эйн-цвей-дрей аруйдруазом,Бундер-клундер траперай!Юцы-ацы-теликацы,Квентер-мендер, пендер-жец,Тица-саца, заикаца,Абалкаться-пепермец!Пепермец-пепермец,Нашим ворогам конец!

— Здоров ты орать! — сказал Горемир. — Как раз казаков или солдат на наши головы накличешь! Сам же говорил, что они всюду теперь шастают. Ну, где твой утес? Вот эта скала?